С глубокой древности человечество пыталось осмыслить роль дружбы в жизни общества и отдельно конкретной личности. Некоторые из философов видели в дружбе саму основу общества и государства. Также нам известны примеры дружбы у святых отцов. Поэтому будет интересным проследить, как понимали дружбу святые, что в ней видели, к чему стремились, чего остерегались? Для многих из отцов выбор друга напрямую зависел от жизненных ценностей и духовного состояния. Потому что дружба — это лишь более частное понятие широкого и многоохватывающего значения любви. Многие святые отцы, говоря о любви и дружбе в частности, часто использовали эти понятия как взаимозаменяемые. Именно в дружбе человеческая личность соединяется с другой личностью в сфере не только душевной, но и духовной, дружба бескорыстна и заключается в духовном единении. А если «личность разделена сама в себе, а душа не в состоянии достичь цельности, там нет и почвы для дружбы. Союз дружбы напрямую зависит от качества личности и от состояния души: вот почему «он, как душа, неразделим и вечен».
Наряду с приносимой радостью дружеского общения, дружба требует и ответственности от друзей. Наряду с радостью дружба проверяется на верность скорбями и несчастьями. Недаром говорится, что «друг познается в беде». Верность друзей в несчастье закаляет дружбу, являет ее истинные мотивы.
Тема дружбы остается привлекательной не только для современной психологии и социологии, но и для богословия.
Многие научные открытия, школы искусства возникали в кругу друзей-единомышленников, многие религиозные и философские учения зарождались среди друзей или учеников, союз которых сплачивал их в единое целое. Дружба способна объединять для совместного подвига, проповеди, служения. Поэтому для богословия тема дружбы является весьма важной.
Когда мы встречаем примеры дружеского союза среди святых, то их пример становится поучением в добродетели, становится образцом. Самым ярким примером дружеского союза может служить дружба двух великих святителей, двух учителей Церкви — св. Григория Богослова и св. Василия Великого. Дружба этих двух каппадокийцев — это не только взаимная любовь и уважение, но это история Церкви, защита Православия, защита учения о Святой Троице. Утверждая и защищая единство Пресвятой Троицы, они были подобны в единстве духа, в единстве исповедания.
В Афинах разгорелась ярким пламенем их дружба, начало которой было положено еще в Кесарии Каппадокийской, где они оба продолжали свое образование. Именно в Афинах они сблизились и сделались друзьями. В этом городе контрастов, полном разного рода наук и философских учений, светских утех и развлечений, их объединяло любомудрие. Св. Григорий в своем 43-м Слове, говоря о Василии и его предпочтениях, называет их своими, как бы указывая на то, что было общим для них обоих:
Науки словесные были для него посторонним делом, и он заимствовал из них то’ одно, что могло споспешествовать нашему любомудрию; потому что нужна сила и в слове, чтобы ясно выразить умопредставляемое. Ибо мысль, не высказывающая себя словом, есть движение оцепеневшего. А главным его занятием было любомудрие, то есть отрешение от мира, пребывание с Богом по мере того, как через дольнее восходил он к горнему и посредством непостоянного и скоропреходящего приобретал постоянное и вечно пребывающее[1].
Благодаря единой целеустремленности, единому истинному и подлинному видению и предпочтению они становятся близки друг к другу.
Пребывание в Афинах явилось для них благословением Божиим: св. Василий и св. Григорий становятся сподвижниками. Жизнь и совершенство в добродетели приобретает твердую опору одного в другом. С величайшей благодарностью и высокими словами об этом городе отзывался Григорий, именуя встречу с Василием как счастье и сравнивая его дружбу с царством:
Афины, если для кого, то для меня подлинно золотые и доставившие мне много доброго. Ибо они совершеннее ознакомили меня с сим мужем [Василием], который не безызвестен был мне и прежде. Ища познаний, обрел я счастье, испытав на себе то же (в другом только отношении), что и Саул, который, ища отцовых ослов, нашел царство, так что придаточное к делу вышло важнее самого дела[2].
Но с чего же началось их дружество, что послужило началом и утверждением, началом их «единодушия» или «сродства»? Св. Григорий сравнивает это событие с «первой искрой», которая потом разгорится в яркий огонь прочного союза дружбы.
Первым поводом послужило то, что Григорий, который раньше Василия прибыл в Афины, спасает второго от насмешек сверстников, которые приходилось проходить каждому новичку.
И сие было начатком нашей дружбы. Отсюда первая искра нашей дружбы. Так уязвились мы [дружбой] друг к другу [3].
Это событие, как замечает сам святитель, было первой искрой. Дружба, подобно огню, зарождается с небольшой искры, и далее, если будут условия, эта искра превращается в пламя огня.
Вторым поводом, который искру превратил «в светлый и высокий пламенник», был случай со студентами-армя- нами. Эти молодые люди, которые, как замечает повествователь, «не простодушные, но весьма скрытные и непроницаемые», были любителями споров. Движимые завистью, они пришли к Василию под видом друзей и стали предлагать ему «вопросы более спорные, нежели разумные». Св. Григорий, не догадываясь об истинных мотивах, которыми были движимы армяне, видя их близкое поражение, становится на их сторону. Но догадавшись, что не истина, а только желание спора руководит ими, он, «употребив нечаянный изворот», становится на сторону Василия. Победа была за Василием. «Этот второй случай возжигает в нас уже не искру, — говорит святитель, — но светлый и высокий пламенник дружбы» [4].
Так завязались их отношения, одинаковость нравов и устремление к одному послужило началом их объединения, началом и связующим звеном их дружбы.
Когда же по прошествии некоторого времени открыли мы друг другу желания (τόν πόθον) свои и предмет их — любомудрие, тогда уже стали мы друг для друга всем — и товарищами (όμάτπγοι — живущие под одним кровом), и сотрапезниками, и родными; одну имея цель, мы непрестанно возрастали в пламенной (и крепчайшей) любви (τον πόθον) друг к другу [5].
Именно о братстве, об этой связующей святой любви рассуждает далее святой отец. Их дружба лишена всякого страстного характера, в ней нет даже и намека на какую-то плотскую привязанность, которая привязывается к временному и непостоянному.
Но любовь по Богу и целомудренная, и предметом имеет постоянное, и сама продолжительна. Чем большая представляется красота имеющим такую любовь, тем крепче привязывают к себе и друг к другу любящих (ϊραστάς) одно и то же. Таков закон любви (’έρωτος νόμος), которая превыше нас[6].
Чем более юные святые Василий и Григорий возрастали в добродетели, в любви и стремлении к Богу, тем более они возрастали в дружеской любви друг к другу. Любовь божественная объединяла их, все более и более привязывая их друг к другу. Их отношения были лишены зависти и соревнования, но каждый победу одного считал своей. «Казалось, что одна душа в обоих поддерживает два тела» [7]. «А что преимущественно соединяло, так это Бог и стремление к совершенству» [8].
Находясь в Афинах, эти два друга не чуждались общения и с остальными сверстниками, но лишь ради того, чтобы от них приобрести какую-то добродетель. Как замечает святитель, они знали только две дороги:
…одна — это первая и превосходнейшая, вела к нашим священным храмам и к тамошним учителям; другая — это вторая и не равного достоинства с первою, вела к наставникам наук внешних[9].
Единством и привязанностью друг к другу служило божественное, желание подвижнического богоугодного (то есть по сути монашеского) жития. Желали и хотели они лишь одного: быть и именоваться христианами. Благодаря друг другу они воспаряли к горнему, совершенствуясь и упражняясь в философии. Этим, то есть своей жизнью и ученостью, приобрели они известность не только в студенческой среде, но и у учителей во всей Элладе.
Приходит время расставанья, и все учащиеся возвращаются домой. Друзья, сверстники и учителя не хотели расставаться с Василием и Григорием, поэтому упрашивают их остаться. Св. Василий, несмотря на уговоры, остается непоколебим. А вот св. Григорий колеблется: с одной стороны, на него действуют уговоры друзей и учителей, а с другой стороны, он не хочет расставаться с Василием. Василий, заметив замешательство друга, сказал ему: «Оставайся, если хочешь; но я с тобою оставляю половину самого себя»[10]. Видимо, эти слова подействовали на Григория, и он решает остаться. Потом он их воспримет как предательство, он пожалеет о том, что остался, и будет считать, что сам св. Василий толкнул его на это. Вот что он скажет по этому поводу:
Я остался в Афинах, потому что отчасти (надо сказать правду) сам был тронут просьбами, а отчасти он меня предал и дал себя уговорить, чтобы оставить меня, не желавшего с ним расставаться… [11]
Эта разлука для Григория была невыносимой, он понимал, что те чувства, которые объединяли его со св. Василием, сильнее всего. «Ибо сие было то же, что рассечь надвое одно тело и умертвить нас обоих…» — говорит друг-святитель, уже сравнивая дружбу не с одной душой на двоих, но с одним телом [12]. Дружба не просто объединяет, она именно привязывает друг к другу. Здесь становится необходимым телесное присутствие. Внутренняя близость двух личностей несет за собой и привязанность телесную. Дружба не ограничивается лишь только умозрением, но требует внешней близости, конкретных, ощутимых проявлений.
Итак, Григорий был безутешен, поэтому спустя немного времени он покидает Афины и «несется к своему товарищу». Но и теперь друзья еще не вместе, Василий находится со своей матерью и сестрой, а Григорий — среди своего семейства, рядом с престарелым отцом — св. Григорием Старшим, который в то время был уже епископом. Находясь на расстоянии, они не оставляют своего любимого занятия, но из юношей они делаются мужами, «мужественно приступая к любомудрию».
Приблизительно в одно и то же время, но в разных местах друзья принимают святое Крещение.
Василий воплощает свое желание пустынножительства и приглашает к этому Григория. Красочно описывая те места, в которых он уединился, передавая словом красоты природы, он писал к Григорию:
…когда брат Григорий (родной брат Василия — Григорий, впоследствии епископ Нисский. — Автп.) писал мне, что хочет видеться со мною, и присовокупил, что и у тебя то же самое намерение, — не мог я медлить и ожидать сего; частью потому, что нередко бывал обманут и боюсь верить, а частью потому, что был влеком делами[13].
Но тот, удерживаемый необходимостью пребывать с престарелым родителем, извинялся перед другом:
Признаюсь, изменил я обещанию жить и любомудрствовать вместе с тобою, как дал слово еще в Афинах, во время тамошней дружбы и тамошнего слияния сердец (ибо не могу найти более приличного выражения) [14].
Но нарушить слово его вынуждают обстоятельства и сыновний долг. Григорий находит компромисс, он предлагает Василию время от времени навещать друг друга, и тем самым «права дружбы останутся равночестными».
В 361 году престарелый епископ Назианский, отец Григория, против воли рукополагает его во пресвитера и тем самым делает его своим помощником. Григорий не мог ослушаться отца, но все же был так опечален, что решает удалиться в Понт к своему другу Василию.
Василий Великий, став пресвитером в Кесарии, был вынужден покинуть ее из-за возникшего спора с епископом Евсевием. Посоветовавшись предварительно об этом с Григорием и не желая вносить раздор в Тело церковное, он удаляется в Понт.
Употребив в совещание о сем меня, искреннего советника, — говорит св. Григорий, — со мною же вместе предается он бегству, удаляется отсюда в Понт и настоятельствует в тамошних обителях…[15]
Время, проведенное в обителях, навсегда запомнится друзьям, молитвословия и труд были их занятием. Вот как об этом вспоминал святой Григорий в одном из своих писем к св. Василию:
Кто даст мне сии псалмопения, бдения и молитвенные к Богу преселения? Кто даст жизнь как бы невещественную и бесплотную? Кто даст согласие и единодушие братий, которых ты ведешь на высоту и к обожению?.. [16]
Друзьям приходилось немало трудиться не только в письменных сочинениях (аскетические правила), но и в труде физическом: тесание камней, собирание дров, сажание и поливание и др. По прошествии нескольких месяцев Григорий был вынужден вернуться к отцу, но любовь к Василию и пустынножительству навсегда пленили его сердце.
Я дышу тобою более, нежели воздухом, и тем единственно живу, что, бываю ли с тобою вместе или розно, но мысленно всегда неразлучен[17].
Но недолгим было уединение Василия. Господь готовил друзей своих к более обширному служению, служению и смыслу всей их жизни, — к защите правильного учения о Святой Троице. После Юлиана Отступника императорский престол занял Валент — гонитель тех, кто вопреки ари- анскому учению продолжал придерживаться православного исповедания.
Происходящие события приводят друзей к мысли покинуть свое уединение и выступить в защиту имени и правильного учения тайны Святой Троицы.
Немного нужно было убеждений Василию, чтобы он явился и стал поборником. Напротив того, едва увидел умоляющим меня (обоим нам предстоял общий подвиг как защитникам правого учения), — вспоминает св. Григорий, — как был побежден молением[18].
Василий становится епископом и помощником престарелого епископа Евсевия Кесарийского, занимается различными церковными делами. На его плечи легли заботы по врачеванию раскола, общение с государственными чиновниками, он занимается социальным служением. Вскоре Василий становится главным епископом Кесарии после кончины владыки Евсевия, который умирает у него на руках. Св. Григорий же медлит и не спешит на встречу с другом, который теперь наделен епископской властью. Как он сам замечает, многие ожидали скорой встречи двух друзей, заключая это из их дружества. Но Григорий, который, «избегая высокомерия», медлит со своим визитом, оставаясь дома, «с насилием обуздав желание видеться с Василием». Причиной служило еще то, что Григорий не хотел, чтобы Василия обвинили в том, будто он собирает вокруг себя приверженцев.
Однако же не вдруг я поспешил к тебе и не спешу, и ты сам этого не требуй; во-первых, чтобы сберечь мне честь твою и чтоб не подумали, что собираешь приверженцев… а во-вторых, чтобы мне самому приобрести постоянство и неукоризненность[19].
Василий, конечно, скорбел по этому поводу, но понимал внутренние порывы Григория и поэтому извинял.
То невидимое сражение, которое пришлось вести Василию на поле богословия, заставляет его действовать решительнее и предприимчивее. Свободные города необходимо было укрепить в вере, утвердить в Православии, а видимым хранителем веры и Предания является епископ. Исходя из этого Василий решает поставить Григория епископом одного из таких городов.
Руководствуясь заботой о благе Церкви, он, прежде нежели преселился из здешней жизни, поступал уже во всем по духу и, умея уважать дружество, не оказал ему уважения только там, где надлежало предпочесть Бога и чае- мому отдать преимущество пред тленным [20].
Василий против воли Григория рукополагает своего друга в епископа города Сасимы. Это рукоположение св. Григорий воспринимает как второе предательство дружбы со стороны
Василия, хотя и понимает, что Василий «уже во всем поступал по духу», но все же это заставляет его скорбеть и сетовать. Святитель-богослов часто делился со своим другом мыслями и желанием уединенной, созерцательной жизни. Василий, в свою очередь, хвалил и приветствовал желание друга. «Но при всем том вместе с отцом моим, — сетует святитель, — насильно возводит на епископский престол» [21]. Это привело Григория в сильное замешательство, он в каком-то смысле разочарован в друге. Себя он именует «обезьяной», а Василия «львом», который «вознесся за облака». «Да погибнет в мире закон дружбы, которая так мало уважает друзей!» — горестно восклицает обиженный друг [22].
Городок под названием Сасимы был жалким местечком, там было много каторжных, беглых, нищих и больных, поэтому св. Григорий отказывался туда ехать. Его мечты и желания рухнули в одночасье, и в этом он считал виновным Василия. Его возмущало то, с каким вдруг непониманием отнесся Василий к его стремлению к одиночеству.
Все рассыпалось! Все брошено наземь! Ветры разносят давние надежды! Куда бежать! Разве вы, дикие звери, примите меня к себе? У них, думаю, более верности. Вот каково, скажу короче, было мое положение![23]
Григории, которого соперничающий епископ Тианскии Анфим не допустил занять кафедру в Сасимах, предается бегству в горы и любимому подвижническому уединенному образу жизни. Оттуда его вызывает больной отец, и Григорий возвращается домой.
После смерти отца св. Григорий удаляется в Селевкию Исаврийскую, где желает предаться созерцательному образу жизни и переждать время. Здесь он узнает о кончине своего любимого друга, св. Василия. Это известие было поразительным для св. Григория, впоследствии так он скажет о себе:
А я, Григорий, полумертвый, полуусеченный, отторгнутый от великого союза (как и свойственно разлученному с Василием), влекущий жизнь болезненную и неблагоуспешную, не знаю, чем кончу, оставшись без его руководства. Впрочем, и доныне подает он мне советы, и если когда преступаю пределы должного, уцеломудривает меня в ночных видениях[24].
Дружба этих двух святителей, как пламя свечи, горит перед лицом Божиим, и от этого благодатного огня зажигаются другие свечи, неся свой яркий огонь пламени на служение Истине, на служение друг другу и обществу, на служение той добродетели, которая превыше всех добродетелей и имя которой — любовь. Читая их переписку друг с другом, их воспоминания, невольно начинаешь хотеть так же, как и они, любить и верить, служить и надеяться, жить той жизнью, которая в другом утверждается, раскрывается, удваивает свое бытие. Они ничего не ставили превыше любви, она была для них как компас, как воздух, как дыхание жизни. «Поскольку решил я любовь к тебе ставить выше…» — напишет в одном из писем к другу Григорию Василий Великий, и Григорий будет отвечать ему тем же [25].
Как может быть маловажным для Григория что-нибудь твое, око вселенной, звучный глас и труба, палата учености? Одна весна в году, одно солнце между звездами, одно небо объем- лет собою все, один голос выше всех, и это (если способен я только судить о подобных делах и не обманывает меня любовь, чего не думаю) — это твой голос[26].
Конечно, не лишены они были и споров и всякого рода недопониманий. Иногда они могли занимать разные точки зрения, видеть по-разному решение каких-то вопросов, судить по-разному о политике, что хорошо видно из их переписки. Также видно, что идеалистическое дружеское чувство Григория входит в конфликт с чувством долга перед интересами Церкви у св. Василия. Чувствительный и идеалистически настроенный в дружбе Григорий воспринимает это как предательство, считая, что дружба превыше всего.
Ведь они словно одна душа, а разлука сравнима с разделением одного тела. Однако в данном случае интересы Церкви по праву должны были стать выше личных человеческих чувств и эмоций, хотя человеческие чувства и не готовы понимать и принять такое предпочтение.
В дальнейшем св. Григорий займет Константинопольскую кафедру и продолжит дело друга в отстаивании православного учения о Святой Троице. Святая и нераздельная Троица объединила эти сердца в прекрасный союз дружбы и воодушевила на подвиг защиты веры.
Но опыт дружбы и идеальное представление о нем навсегда покорит сердца друзей. В одном из своих писем св. Григорий напишет: «Если бы кто спросил меня: что всего лучше в жизни, — ответил бы: друзья» [27].
Дружба несет в себе некий нравственный закон, друзья наитеснейшим образом становятся друг на друга похожи. Вот почему святитель советует: «Добрых всегда предпочитай недобрым. Общаясь с дурными, сам во всем станешь таким же» [28]. Подобную мысль высказывает и св. Василий Великий: «Вредны общения с дурными, поскольку этот закон дружбы через подобие приводит к общности нравов. Те, что имеют в глубине сокрытую ненависть, а внешне показывают, что испытывают любовь, словно подводные камни, прикрытые неглубокой водой, невольное зло приносят непредо- храненным»[29]. В другом месте говорит: «А всякий порочный и невежда — не друг, потому что блага дружбы несовместны с худым расположением сердца. Почему безобразное и нестройное не может прийти в согласие дружбы? Ибо зло враждебно не только добру, но и самому себе»[30].
Не каждыми отношениями следует дорожить, «да не подумают, однако же, — говорит св. Григорий, — будто я утверждаю, что всяким миром следует дорожить (ибо знаю, что есть как прекрасное разногласие, так и пагубное едино-мыслив), но должно любить добрый мир, имеющий добрую цель и соединяющий с Богом» [31].
Однако при всем этом можно видеть и некоторый парадокс, что у святых отцов-Каппадокийцев, и главным образом свт. Василия Великого в его правилах и уставах для монашеских общин, мы встречаем фактический запрет на индивидуальную дружбу.
Во-первых, он объясним тем высоким идеалом первохристианской апостольской общины (см. Деян. 4:28) с ее всеобщей любовью, который свт. Василий стремился утвердить в монашестве. И этот высокий идеал не допускал рядом с собой или, лучше сказать, в себе и вопреки себе какое-то иное содружество:
Но поскольку все непременно обязаны любить друг друга с равномерным расположением, то оскорбительно для общества, когда находятся в нем отдельные какие-нибудь собратства и сотоварищества. Ибо любящий одного пред другими обличает себя в том, что не имеет совершенной любви к другим. Посему равно должны быть изгнаны из общества и непристойная ссора, и частная расположенность, потому что от ссоры происходит вражда, а от частной дружбы и близости происходят подозрения и зависть. Ибо нарушение равенства везде бывает в унижаемых началом и предлогом зависти и неприязни [32].
Надобно братиям иметь любовь друг к другу, но не должно двоим или троим, согласившись между собою, заводить особенные дружеские связи. Ибо это не любовь, а возмущение и разделение и вместе доказательство порочности сдружившихся. Если бы они любили общее благочиние, то имели бы общую и равно внимательную любовь ко всем; а когда, отсекая и отделяя себя, они становятся обществом в обществе, то такой союз дружбы есть союз злой и таких людей[33].
Во-вторых, если такие отношения запрещены между самими братиями в монастыре, то тем более они запрещены и с мирянами, не говоря о женщинах.
Вопрос 311. Надобно ли посещать тех, которые просят о сем?
Ответ. Посещать — дело, угодное Богу… Делать же посещения ради родства или дружбы чуждо нашему обету[34].
Причем свт. Василий видит в дружбе монахов с мирянами духовную угрозу для монахов:
А кто вполне любит дружбу с людьми мирскими и желает непрестанно с ними беседовать, тот вследствие частых бесед поселяет в душе своей их расположения [35].
А какая возможна дружба без обоюдного желания совместного лицезрения и общения? Наверное, только духовная, а не мирская: «Мирской дружбе нужны глаза и свидание, потому что сим полагается начало к близости, умеющие же любить духовно не прибегают к плоти для снискания дружбы, но общением веры приводятся к духовному союзу»[36].
И в-третьих, свт. Василий приводит еще один аргумент против «частных содружеств» в монастырях, и в особенности это касается молодых монахов, с неуврачеванной в силу молодости блудной страстью, которая может найти себе выражение в гомосексуальных эксцессах. Поэтому свт. Василий настойчиво повелевает:
Если ты юн по плоти или по разуму, удаляйся близкого общения со сверстниками и бегай от них как от пламени. Ибо враг, воспалив чрез них многих, предал их вечному огню, под видом духовной любви низринув в гнусную пропасть обитателей Пя тиградия, и тех, которые спаслись среди моря при всех ветрах и бурях, когда ни о чем не беспокоились внутри пристани, погрузил в глубину с ладьей и пловцами. Когда садишься, садись гораздо дальше от своего сверстника; когда ложишься спать, одеяние твое да не сближается с его одеянием, но лучше пусть будет между вами старец. А когда говорит он с тобою или поет, стоя напротив тебя, отвечай ему, поникши взором долу, чтобы тебе, останавливая взор свой на лицах, не принять в себя семени похотения от врага и сеятеля зла и не пожать снопов растления и погибели. В доме или на всяком месте, где никто не видит дел ваших, не оставайся с ним ни под предлогом рассуждения о Божием слове, ни под предлогом другой какой-нибудь, даже самой необходимой, потребности, ибо всего нужнее душа, за которую умер Христос[37].
То, что данные требования были актуальными и в последующие эпохи христианского монашества, видно на примере прп. Феодора Студита (759-826), который считается своего рода реформатором византийского монашества и во- зобновителем общежительных принципов свт. Василия Великого. Прп. Феодор неоднократно в своих «Оглашениях» выступает против так называемой «дерзости» в общении, то есть поведенческой вольности среди монахов, как приводящей нередко к подобным эксцессам, а также против «частных дружеств» в едином теле монашеской общины.
Предъявляя к монашеской общине столь высокие требования к братской любви, вплоть до запрета индивидуальной дружбы, сам свт. Василий, как видно из его жизни и переписки, не отрицал дружбы для «не-монашествующих», то есть д ля всех остальных христиан. Он имеет и высказывает (в основном в письмах) собственные представления о дружбе. В частности, свт. Василий знает аристотелевско-цицероновское выражение «Друг — это другой я» [38]. Говорит он и об опасности лести для дружбы: «И как ржа в пшенице есть тля, зарождающаяся в самой пшенице, так почти и ласкательство, вкрадывающееся в дружбу, губительно для самой дружбы»[39].
Дружба для святых отцов, как один из видов любви, имеет свой вектор прежде всего к Богу и от Бога уже к человеку, тогда Сам Бог раскрывает и утверждает истинную дружбу между людьми. Христианское понимание дружбы уже не мыслится вне Бога.
Вопрос отношений между людьми в христианском мировоззрении напрямую связан с вопросом об отношениях человека с Богом. Исполняя заповеди и слова Христа, мы становимся друзьями Бога, а через это нам легче становится приобретать себе друзей среди людей. Для святых отцов дружба — это продолжение любви божественной.
Трудно описать или дать исчерпывающее определение дружбе. Это состояние, которое необходимо познать внутренне, прочувствовать. У человека может быть отнято все, кроме любви. Поэтому это единственное, что человек может не только принимать, но и давать. Дружба — вечный дар, которым человечество обладает уже здесь, на земле.
Но при этом любовь к Богу остается доминирующей. Между собою эти два вида любви не входят в противоречие, но, наоборот, любовь дружеская является как бы следствием любви божественной. И наоборот, любовь дружеская возводит до любви божественной. Благодаря этому дружеский союз достигает своей глубины и совершенства.
Но все же хочется отметить, что любовь дружеская, как любовь избирательная, отличается от любви божественной, к которой призывает Христос каждого из верующих в Него. Да и странным показалось бы требовать от человека любви, носящей внутреннюю склонность, любви-эмоции, возникающей из задушевной общности. Но можно иметь любовь божественную, которую следует проявлять ко всем, не исключая и врагов. Это любовь духовная, любовь свободная. В этом есть существенное отличие этих двух видов любви. Уважение и милосердие мы должны испытывать к каждому, невзирая на ответные чувства. Но вот душевное расположение, нежность и сердечную близость оказывать должно не каждому. Первые христиане собирались не как друзья, а как братья и сестры. Их целью было спасение души. Любовь-дружба требует и надеется на ответные чувства, она желает близких, внутренне интимных отношений. Это любовь не рассудочная, но внутренняя, возникающая как искра и превращающаяся в яркое пламя из-за одинакового устроения душ, из-за общности нравов и устремлений. Она находит саму себя в этой близости, в этом общении, она исходит непосредственно из сердца. Поэтому такой вид любви возможен лишь при взаимном чувстве.
В идеале дружба, как любовь, возникающая между подобными, должна возникнуть между Богом и человеком, как Его подобием, а также между людьми, одинаково устремленными к познанию Бога.
Тема дружбы, по нашему мнению, является весьма интересной для богословской науки. Ее изучение способствует познанию христианской антропологии, этики и богословия в целом. Дружба чрезвычайно интересна как с точки зрения теории личности и психологии общения, так и в социокультурном, общинном и, если угодно, монашеском контексте. Феномен дружбы является универсальным общечеловеческим понятием, свойственным любому народу. Кроме того, понимание того, что же такое дружба, поможет нам самим быть хорошим другом, обрести надёжных друзей и сохранять дружбу крепкой.
Примечания
[1] Григорий Богослов, сет. Слово 43, надгробное Василию, архиепископу Кесарии Каппадокийской // Григорий Богослов, сет. Собрание творений. T. 1. ТСЛ., 1994. С. 611.
[2] Там же.
[3] Там же. С. 613.
[4] Григорий Богослов, сет. Слово 43, надгробное Василию, архиепископу Кесарии Каппадокийской. С. 614.
[5] Там же. С. 615.
[6] Там же.
[7] Там же. С. 616.
[8] Там же. С. 355.
[9] Там же. С. 616.
[10] [Неизвестный автор.] Два друга (Василий Великий и Григорий Богослов) // Вселенские Соборы. Вып. 2. Ч. 2. СПб.: Аксион эстин, 2009. С. 97.
[11]Григорий Богослов, сет. Слово 43, надгробное Василию, архиепископу Кесарии Каппадокийской // Григорий Богослов, сет. Собрание творений. T. 1. С. 619.
[12] Там же.
[13]Василий Великий, свт. Письма // Василий Великий, свт. Творения. Т. 2. М., 2009. С. 473.
[14]Григорий Богослов, свт. Письма // Григорий Богослов, свт. Собрание творений. Т. 2. ТСЛ., 1994. С. 411.
[15]Григорий Богослов, свт. Письма // Григорий Богослов, свт. Собрание творений. T. 1. С. 622.
[16]Григорий Богослов, сет. Письма. Т. 2. С. 414.
[17] Там же. С. 416.
[18] Григорий Богослов, сет. Письма // Григорий Богослов, сет. Собрание творений. T. 1. С. 623.
[19]Там же.Т. 2. С. 441.
[20]Там же. T. 1. С. 640.
[21] Григорий Богослов, сет. Письма. Т. 2. С. 359.
[23] Там же. Т. 2. С. 360.
[25] Василий Великий, сет. Письма // Василий Великий, сет. Творения. Т. 2. С. 566.
[26] Григорий Богослов, свт. Письма // Григорий Богослов, свт. Собрание творений. T. 1. С. 441.
[27]Григорий Богослов, сет. Письмо 78. К Палладию // Григорий Богослов, сет. Собрание творений. Т. 2. С. 466.
[28] Григорий Богослов, сет. Творения. Т. 2. С. 170.
[29] Василий Великий, сет. Творения. T. 1. С. 952.
[30] Там же. С. 558.
[31]Там же. Т. 2. С. 134-135.
[32] Василий Великий, сет. Слово о подвижничестве (Пролог 5), 2 // Василий Великий, сет. Творения. Т. 2. С. 146.
[33] Василий Великий, сет. Подвижнические уставы, 29 // Василий Великий, сет. Там же. С. 371.
[34] Василий Великий, свт. Правила, кратко изложенные в вопросах и ответах, 311// Василий Великий, свт. Там же. С. 319.
[35] Василий Великий, свт. Подвижнические уставы, 20,2 // Василий Великий, свт. Там же. С. 356.
[36] Василий Великий, свт. Письмо 154 // Василий Великий, свт. Творения. Т. 2. С. 664.
[37]Василий Великий, сет. Слово подвижническое и увещание об отречении от мира и о духовном совершенстве, 5 // Василий Великий, сет. Творения. Там же. С. 131.
[38]«Не дивись же, если называю своим принадлежащее друзьям, научившись, сверх прочих добродетелей, и дружбе и помня мудрое изречение, что “друг есть другой я”» (Василий Великий, сет. Письмо 83// Василий Великий, сет. Творения. Т. 2. С. 581).
[39] Василий Великий, сет. Письмо 272 // Василий Великий, сет. Творения. Т. 2. С. 888.