Несмотря на то, что историография о раннефеодальном Аланском государстве на Северном Кавказе уже довольно обширна[1], тем не менее, ещё не все стороны политической и экономической жизни аланского общества освещены равномерно. В полной мере это касается и вопроса алано-византийских отношений, исследование которых возможно только на основе комплексного привлечения как письменных источников (византийских, грузинских, армянских, арабских), так и новейших данных археологии. Не исчерпаны ещё полностью возможности источниковедческой интерпретации «аланских сюжетов», содержащихся в византийской историографии, если рассматривать отношения Империи и аланов в более широком контексте военно-политических, дипломатических, международных и религиозных связей Восточного Средиземноморья, Кавказа и Северного Причерноморья.
В этом аспекте особое значение для реконструкции алано-византийских политических, военных и торговых контактов в середине XI столетия имеют уникальные сведения «Хронографии» Михаила Пселла об аланской заложнице, находившейся при дворе императора Константина IX Мономаха (1042 — 1055)[2].
Очевидно, что имевшая место в этот период активизация дипломатических отношений между Византийской (Ромейской) державой и далекой северокавказской Аланией была связана с готовившимся широким византийско-аланским брачно-династическим союзом. Если учесть, что заключение брака между правящим византийским императором и иноземной принцессой из «варваров» случалось в ромейской истории нечасто, то тем более пристального внимания и изучения требуют политические обстоятельства, подталкивавшие империю к этому союзу.
В отечественной историографии данный сюжет рассматривался преимущественно как ещё одно доказательство традиционных политических связей, существовавших между Византийской империей и Аланией, начиная с раннего средневековья[3].
Однако, как нам представляется, изучение этих сведений Михаила Пселла в сравнении с синхронными источниками позволяют несколько шире и глубже взглянуть на указанную проблему и уточнить роль международных факторов в аланской дипломатии Византии, дать оценку характеру алано-византийской торговли в 40-е — 50-е годы XI века, и главное, поставить вопрос о политическом статусе аланского правителя в «византийском содружестве наций» в последние годы правления Константина Мономаха.
Сведения об аланской принцессе, находившейся при дворе императора, попадают в «Хронографию» случайно, в связи с рассказом Пселла о характере Константина IX и его отношении к временщику Роману Воиле, и далеко не полны. Престарелый василевс увлекся юной княжной-заложницей после смерти своей фаворитки севасты Склирены, скорее после 1045 г. «В то время, — пишет хронист, — самодержец находился в связи с некоей девицей, дочерью малочисленного народа, которая жила у нас на правах заложницы; особым ничем она не отличалась, но император очень ценил в ней царскую кровь и удостаивал высших почестей»[4]. Аланкой был увлечен и царский временщик, но после смерти соправительницы и официальной супруги Константина IX, Зои, в 1050 г. девушка становится фактически женой византийского императора.
Придворный хронист отмечает, что Алания — «царство не очень-то важное и значительное и Ромейской державе в виде ручательства предоставляет залоги верности[5]. Залогом верности византийским интересам на Северном Кавказе и постоянства дружественного расположения к империи со стороны аланского правителя и должна была служить заложница «царской крови»[6], содержавшаяся в Константинополе. Пселл, как представляется, преднамеренно подчеркивает невысокий дипломатический статус Алании в её отношениях с Византийской империей, который явно не соответствовал действительности. Главное для Пселла — показать легкомысленность императора и неразумность его действий, приводивших к утрате имперского авторитета Византии. Смерть Зои позволила влюбчивому василевсу не скрывать своих чувств к аланской княжне: «Преображение этой женщины было мгновенным и удивительным: её голову увенчало невиданное украшение, шея засверкала золотом, руки обвили змейки золотых браслетов, на ушах повисли тяжелые жемчужины, и золотая цепь с жемчугами украсила и расцветила её пояс. И была она настоящим Протеем, меняющим свой облик»[7]. Описывая украшения молодой женщины, Пселл явно отмечает те регалии нового статуса, которое было приобретено аланкой; хотя Константин так и «не сподобил возлюбленную царских отличий, однако удостоил звания, нарек севастой, определил ей царскую стражу»[8]. Императрица Феодора, по словам хрониста, не желавшая «одновременно быть и царицей, и подданной», вероятно, препятствовала брачным планам императора. Однако это не мешало Константину юную севасту перед аланскими послами именовать супругой и царицей. Аланской стороне предоставлялись подарки в соответствии с новым положением заложницы как лично от императора, так и от лица его незаконной жены «дважды, а то и трижды в год»[9].
Изображая себя «филоромеем и патриотом», Михаил Пселл горько сетует, что подобным образом проматывались огромные богатства государственной казны: «часть растрачивалась в стенах города, часть отправлялась к варварам, и впервые тогда аланская земля наводнилась богатствами из нашего Рима, ибо одни за другими непрерывно приходили и уходили груженые суда, увозя ценности, коими издавна вызывало к себе зависть Ромейское царство»[10] [11].
Надо полагать, аланская княжна, жившая в императорском дворце, имела собственное окружение — слуг, стражу, близких лиц — также из числа алан, на их содержание тратилась часть императорских средств и подношений, другая же часть, посольские дары, отправлялась в Аланию. Все это свидетельствует о значительной заинтересованности Константина IX в сближении с Аланским государством, но после его кончины в 1055 г. севаста вновь оказывается на положении рядовой заложницы, а в алано-византийских отношениях, видимо, наступает некоторое охлаждение, связанное со стабилизацией внешнеполитической обстановки вокруг Византии в краткое самодержавное правление императрицы Феодоры (1055-1056)п.
Во многом мотивы брачного альянса с аланкой были непонятны современникам, в связи с этим, очевидно, армянский историк Аристакес Ластивертци, порицая правление Константина IX , писал, что он тратил налоги не на армию, а на блудниц и «требовал доставлять ему женщин из дальних стран и весь день проводил с ними»[12]. Было бы неверно, вслед за Пселлом, главную причину византийско-аланского сближения видеть только в «любовной страсти» престарелого императора. Автор «Хронографии», как убедительно показал Я.Н. Любарский, описывая правление Мономаха, стремился создать тенденциозный образ легкомысленного и бездеятельного императора[13].
Более объективной и влиятельной причиной возвышения дочери аланского царя до положения севасты при константинопольском дворе следует считать заинтересованность империи в военной помощи со стороны Аланского государства, способного ещё в середине X в. выставлять одновременно до 30 тыс. всадников[14]. В то время когда Алания находилась в зените своего политического могущества, Ромейская держава попадает в тиски жесточайшего экономического и военно-политического кризиса. Борьба с сельджуками в Малой Азии, печенегами в Подунавье, мятежами со стороны провинциальной знати требовала все новых военных ресурсов. Слабость оборонного потенциала константинопольское правительство стремилось компенсировать «милитаризацией» официальной пропаганды и дипломатическими усилиями в разрешении пограничных конфликтов. Так, при Константине Мономахе широкое распространение получает культ воинов-святых, предпринимается грандиозное строительство в столице храма в честь св. Георгия — покровителя воинов[15]. Явно охранительный характер носила чеканка на серебряных монетах изображения Влахернской Богоматери, считавшейся в Византии защитницей от «персов, скифов, агарян, болгар и латинян»[16], а также изображение самодержца в воинском одеянии, что наблюдалось на монетах только в ранневизантийский период[17]. Кризис фемного войска заставил столичное правительство делать главный упор в укреплении обороноспособности страны на наемные контингенты из числа русских, варягов, англичан, франков, немцев, болгар, сарацин, алан, авасгов, ивиров, печенегов[18].
Если имперская внешнеполитическая доктрина рассматривала венгров, печенегов, Древнюю Русь и Аланию в первой четверти X в. как потенциальных союзников[19], то к середине XI века международные реалии изменились: наибольшую угрозу суверенитету империи представлял не балканский регион, а понтийско-малоазийский. Пытаясь укрепить позиции в Северо-Восточном Причерноморье, Византия делает форпостом своей политики Абхазию: жена грузинского царя Георгия I (1014-1027) аланка Альда передает в 1033 г. под контроль империи крепость Анакопию; с активизацией византийской политики в этом регионе был, очевидно, связан также поход руссов и алан на Дербент в 1033 г., а также война алан против корикоза Кахетии и Эрети Квирике Великого (1010-1039)[20]. Алания постепенно втягивалась в «большую политику» Византии в Закавказье и Малой Азии. Провизантийски настроенная часть грузинской феодальной знати в 1044 г. выдвинула при прямой военной и дипломатической поддержке империи магистра Деметре, сына Альды, претендентом на грузинский престол. Осада Анакопии, предпринятая в 1046 году грузинским царем Багратом IV (1027-1072), не увенчалась успехом. Византия не могла не учитывать возможную помощь со стороны Алании в этой ситуации. Вероятно, часть аланского военного контингента уже находилась в Армении и принимала участие в захвате Ани, который старейшины города попытались передать Баграту IV. По сообщению Скилицы, «раб» императора магистр Константин Алан совместно с вестархом Николаем Иаситом командовал ромейскими, ивирийскими и армянскими отрядами (силами фемы Великая Армения) при неудачной осаде Двина в 1046 г., а осенью 1047 г. эти войска были переброшены к Константинополю на подавление мятежа Льва Торника[21].
Острую необходимость в военной помощи империя испытывала еще в связи с тем, что военно-союзнические отношения с Русью были разорваны в 1043 г. и восстановлены далеко не в полном объеме лишь к 1046-1047 годам[22]. Непродолжительный мир в Подунавье с печенегами был прерван в 1048 г. новой опустошительной войной, завершившейся только в 1053 году[23].
Таким образом, в правление Константина IX Мономаха Алания оказалась практически единственным союзником империи из числа «скифских» народов Восточной Европы, который мог оказывать стабильную военную помощь империи, не выдвигая ни территориальных, ни политических претензий к ромеям в силу своей геополитической отдаленности. Однако военная помощь должна была оплачиваться, хотя это и вызывало неудовольствие чиновной бюрократии Константинополя. Византийские товары, представляемые в форме дани, могли доставляться в Аланию по Черному морю в периоды весенней и летнее-осенней навигации, с апреля по октябрь, по двум наиболее вероятным маршрутам: 1) Константинополь-Амасия-Трапезунд-Анакопия, или Себастополис, и далее через перевальные пути к верховьям Кубани; 2) Константинополь-Синоп-Крым-Таматарха, а затем внутрь Алании по сухопутному пути по правобережью Кубани. На путь в один конец требовалось при благоприятных условиях в среднем от 20 до 30 дней. В XIII в., например, путь к границам Алании от Таматархи вверх по Кубани занимал 13 дней[24] [25].
О том, что торговля с Аланией могла вестись по Кубани и через приморские купеческие аланские города в Восточном Черноморье Ашкалу и Астабрийю, сообщает арабский географ Ал-Идриси. Алано-византийская торговля не была эквивалентной и носила скорее характер дипломатических даров со стороны империи в обмен за оказываемую аланами военную помощь или, по крайней мере, политический нейтралитет.
Особой популярностью у населения Предкавказья и горной зоны пользовались «румские» парчовые ткани, затканные золотом, шелка, готовая одежда, сабли, поливная посуда, украшения (браслеты, кольца, бусы из цветного стекла, серьги, бронзовые перстни), предметы христианского культа, стеклянная посуда (бокалы, рюмки, бальзамарии)[26]. Меновая торговля регионального значения
осуществлялась через Таматарху, Анакопию, Трапезунд, но ее номенклатура во многом еще не ясна, особенно со стороны Алании. Кризис монетно-денежной системы империи в XI веке в значительной степени натурализовал существовавший товарообмен. Однако феодализировавшаяся аланская знать нуждалась в постоянном притоке социально-престижных ромейских товаров.
Повышение политического статуса аланской заложницы при императорском дворе способствовало не только увеличению ромейского экспорта в Аланию, но и кардинальному изменению политико-правового положения Аланского государства и его правителя в системе византийско-кавказских международных отношений. Возведение дочери аланского царя в ранг севасты, очевидно, сопровождалось аналогичными изменениями и в византийской титулатуре ее отца во второй половине 40-х годов XI в. Достаточно напомнить, что севаста Мария Склирена, сблизившись с Константином Мономахом, резко усилила влияние рода Склиров на политическую жизнь империи и фактически была четвертым лицом в государстве после самого императора и его соправительниц — Феодоры и Зои. При Константине IX «торговля чинами» становится распространенным явлением, особенно в отношениях империи с иноземцами. Титул «севаст» следовал за званием «кесарь» и предоставлялся членам императорской фамилии, но Мономах впервые перенес этот титул на частных лиц и иностранцев, что привело к девальвации титула. Императрицы в последующем начинают именоваться латинским званием «августа» или двойным термином «августа- севаста»27.
В середине X в., согласно Константину Богрянородному, аланский правитель именовался эксусиократором («властодержцем») и был «духовным сыном» императора, наряду с владетелями Великой Армении и Болгарии[27] [28]. В византийской дипломатической практике понятия «эксусия», «эксусиаст», «эксусиарх» и «эксусиократор» применялись при определении преимущественно суверенной политической власти иноземных правителей или союзных империи приграничных государств. «Политический вес» государства определялся придворной титулатурой, присваиваемой императором иноземному царю или князю. Согласно Кекавмену, только царственные иноплеменники могли рассчитывать на присвоение больших титулов и высоких должностей[29].
Обычно эксусиаст (эксусиарх, эксусиократор) удостаивался придворного титула «магистр», хотя, вероятно, могли быть исключения, как и определенная разновалентность этих «потестарных дефиниций», почти не улавливаемая в настоящее время. Так, эксусиастом был в IX в. правитель Херсона Теофоб, в период самоуправления городом[30]; магистром и «прославленным эксусиастом» в начале X в. именовался правитель Авасгии[31]. Васпураканскому царю Сенекериму Арцруни, который стал «рабом» империи, василевс дал только титул магистра, «хотя тот был потомком древних царей и сам — царем»[32]. Магистром и эксусиархом Великой Армении был Йовханнэс-Смбат в первой половине XI в.[33]. Вполне вероятно, что находившийся на службе у Мономаха магистр Константин Алан мог быть эксусиократором Алании, этому не противоречит титулярно-должностная параллель «магистр-эксусиаст». Впрочем, это предположение[34] вряд ли имеет под собой основу. Константин Алан был скорее ромеизированным представителем правящей царской фамилии, возможно, братом или дядей аланской принцессы.
Источники не позволяют проследить последовательно изменение в византийской титулатуре аланских царей. Звание «севаст», полученное правителем Алании, документально фиксируется только в начале XII века благодаря печати Росмика[35], но нет ничего невероятного в том, что это звание было присвоено аланскому эксусиократору, возможно, Дургулелю Великому, если он был отцом юной аланки, уже в 1045-1050 годы, одновременно с возвышением заложницы.
Титул «севаст» начинает широко раздаваться со второй половины XI в. как членам императорской фамилии, так и крупным иноземным феодальным владетелям. Аланский эксусиократор был, вероятно, в числе первых. В пользу этого предположения свидетельствует знатность аланского царского рода, о котором вынужден говорить Михаил Пселл, повторяя постоянно, что Алания «царство», а император ценил в аланке именно «царскую кровь». Византийские историки, настроенные враждебно к «варварам», чаще умалчивали, чем фиксировали факты дипломатических побед над Ромейской державой.
Не случайно Михаил Пселл указывает на незначительность Алании для внешней политики империи, для него важно подчеркнуть степень ослабления Византии при Константине Мономахе. Но полностью исказить реалии алановизантийских отношений придворный историограф не в состоянии. Аланский властодержец имел более независимый статус, чем правители Авасгии, Ивирии и Албании и не получал от византийского императора «келевсиса» — приказа сюзеренного характера[36] еще в середине X в. Ситуация вряд ли поменялась к середине XI в. «Царственные» дефиниции в определении международного статуса Алании, тем более из уст знатока византийской дипломатии и откровенного приверженца ромейского ойкуменизма, не были преувеличением, напротив, они еще раз подтверждали, что Аланское царство в отношениях с империей выступало не вассалом, а равноправным партнером, что в дальнейшем нашло отражение в византийских источниках ХII-ХШ вв.[37]
Правители сопредельных с империей государств, получившие титул «севаст», были или независимы от империи, или признавали суверенитет Византии номинально, демонстрируя скорее не политическую подчиненность, а цивилизационную и конфессиональную принадлежность к «византийскому содружеству наций». В определенной мере это подтверждается материалом армяновизантийских отношений. В X-XI вв., например, Тарониты носили преимущественно титулы магистров и патрикиев, а с XII в. титулярный ценз значительно повышается, чаще встречаются севасты, что объясняется укреплением родственных связей с правившим в Византии кланом Комнинов[38]. Чин севаста имел армянский владетель Филарет Вахрам во второй половине XI в., но греческие историки об этом не сообщают[39]. Этот титул имел армянский феодал Гох-Василий, очевидно, находившийся в номинальной зависимости от империи в XI в.[40]. Севастами были правители Киликийской Армении: Торос I Рубенид, отложившийся от империи в 1079/80 г., его брат Левон I, вступивший на престол в 1129 г. и Торос II (1145-1169)[41]. По мнению исследователей, титул «севаст» не может являться доказательством реальной зависимости Киликии от Византийской империи[42]. Это положение подкрепляется еще одним примером — титулярными отличиями грузинского царя Баграта IV.
Усиление политического могущества Тао-Кларджети начинается с Баграта III (975-1014), к концу правления подчинившего своей власти почти всю Грузию. Провизантийская ориентация царской фамилии Багратидов отчетливо проявилась в византийской титулатуре. На грузинских серебряных монетах с погрудным изображением Влахернской Богоматери Баграта IV (1027-1072) титул новелисимоса, предшествующий севасту, появляется с 1040 г. Между 1059- 1060 гг. Баграт получает титул севаста, а его сын Георгий между 1060-1068 гг. был куропалатом[43].
Укрепление грузино-византийский контактов было вызвано в определенной мере тем, что после падения Анийского царства в 1045 г. исчезла «буферная зона» между владениями империи и кочевниками на Востоке. В начавшемся трагическом противостоянии турок-сельджуков и ромеев христианская Грузия становится наиболее близким и боеспособным союзником империи в Закавказье. Соседство двух могущественных соперников заставляло Баграта IV прибегать к дипломатическим уловкам: грузинский царь не только добивается присвоения себе титула «севаст», выдает замуж за будущего императора Михаила VII Дуку (1071-1078) свою дочь от брака с аланской царевной Бореной, но и становится свойственником сельджукского султана Алп-Арслана (1063-1072), выдав за него свою племянницу.
Если учитывать династические связи Алании и Багратидов в этот период, то возвышение в ведущего политического союзника Византийской империи Грузии выглядит закономерным процессом. Однако после поражения Византии от сельджуков при Манцикерте в 1071 г. политическое влияние ромеев в Восточном Причерноморье, как в прибрежно-понтийской зоне, так и в кавказском регионе, в целом резко ослабляется. Грузинский царь Георгий II (1072-1089), который поочередно носил византийские титулы новелисимоса, севаста и кесаря, что соответственно нашло отражение в его монетных чеканах[44], захватил у греков Анакопию — «главную крепость Абхазети», а также другие крепости в Кларджети, Шавшети, Джавахети и Артаани[45]. В этом ряду княжеств и крепостей именно Анакопия была наиболее доступна для непосредственных алановизантийских контактов, и утрата византийского контроля над ней не могла не сказаться отрицательно на интенсивности этих дипломатических и военных связей.
Показательно, что титул севаста Баграт IV получил, вероятно, в период планировавшегося грузино-византийского брачного альянса, что напоминает аналогичную ситуацию с аланской княжной и Константином IX Мономахом.
Таким образом, активизация алано-византийских отношений в 40-50-е годы XI в. была в большей степени определена не торгово-экономическими, а военно-политическими факторами. Империя нуждалась в военных союзниках, силы которых можно было использовать на различных рубежах: в Причерноморье, Закавказье и Малой Азии, на Балканах. Феодальная реструктуризация аланского социума вызывала активную заинтересованность знати в дальних походах и поддержании института наемничества. Отказ Константинополя после смерти Константина Мономаха от Алании как потенциального союзника был предопределен в равной мере и субъективными, и объективными факторами. Не последнюю роль сыграла отдаленность северокавказского государства. После 1055 г., компенсируя охлаждение между Византией и Аланией, укрепляется алано-грузинский военно-политический союз, и опосредованно, через земли Грузии и Абхазии, алано-византийские дипломатические, военнополитические, торговые и религиозно-культурные контакты с разной степенью интенсивности продолжались непрерывно вплоть до конца XII столетия, но они уже никогда не достигали уровня 1045-1055 годов, того «золотого десятилетия», когда Алания и Византийская империя были наиболее близки к заключению династического союза между двумя государствами.
МАЛАХОВ С.Н. Христианизация Алании в 912-922 гг. (По письмам Николая Мистика)
Примечания
[1] См. библиографию в работах: Кузнецов В.А. Алания в X — XIII вв. Орджоникидзе, 1971; Он же. Зодчество феодальной Алании. Оржаоникидзе, 1977; Ковалевская В. Б. Кавказ и аланы. М., 1984; Кузнецов В.А. Очерки истории алан. 2-е изд., доп. Владикавказ, 1992; Гутнов Ф.Х. Средневековая Осетия. Владикавказ, 1993; Алеманъ А. Аланы в древних и средневековых письменных источниках. М., 2003; Kouznetsov V., Lebedymky I. Cavaliers des steppes, seigneurs du Caucase I-ег — XV-e siècles apr. J.-С. P., 2005.
[2] Псепл Михаил. Хронография / Перевод, статья и примем., Я.Н. Любарского. М., 1978. С. 114, 116 — 117; Psellos М. Chronographie ou histoire d’un siècle de Byzance (976 — 1077). Texte établit et traduit par E. Renauld. P., 1928. V. II. p. 41 — 42, 46 — 48. Psellos Michal. Byzantské letopisy / Prelozila R. Dostâlovâ. Praha, 1982. s. 176 — 177, 317; Алемань A. Указ. соч. С. 303 — 304.
[3] Cp.: Кулаковский Ю. Аланы по сведениям классических и византийских писателей. Киев, 1899. С. 148; Кузнецов В.А. Очерки истории алан. С. 114; Пселл Михаил. Хронография…, С. 284. прим. 91, 97.
[4] Пселл Михаил. Хронография. С. 114; ср.: Psellos М. Chronographie Р. 41. Я.Н. Любарский, обстоятельно изучивший переписку Пселла, обратил внимание на одно из писем писателя митрополиту Иоанну Мавроподу, в котором намеками сообщается об изменениях в придворной жизни, вероятно, связанных с усилением положения и влияния аланской «царицы» при императоре. Исследователь считал возможным идентифицировать таинственную личность, которую Пселл называет «луной», с аланской заложницей, занявшей, по образному выражению эпистолографа, «… теперь не седьмой, а первый пояс, и под ней находится блистательная и сиятельная чета» (Любарский Я.Н. К биографии Иоанна Мавропода // Byzantino bulgarica. 1973. IV. С. 43), т.е. император с императрицей. Пселл в этом письме явно указывает на то, что фаворитка заняла слишком влиятельное положение.
[5] Ibidem.
[6] Ibidem.
[7] Ibid. P. 46; Пселл Михаил. Указ. соч. С. 116.
[8] Ibidem; Р. 46; Там же. С. 116.
[9] Ibid. Р. 46 — 47; Там же. С. 117.
[10] Ibid. Р. 47; Там же. Редкие византийские монетные находки в Западной Алании X — XI вв.: Сентинский храм — золотая монета Василия II и Константина VIII (976 — 1025), медная монета Константина VII Багрянородного (945) из Нижнего Архыза, золотая монета Никифора III Вотаниата (1078 — 1081) с Ильичевского городища (см.: Алексеева Е.П. Древняя и средневековая история Карачаево-Черкесии. М., 1971. С. 123), кажется, вступают в противоречие со сведениями Михаила Пселла о богатых дарах аланскому правителю.
[11] Ibidem; Там же.
[12] Повествование вардапета Аристакеса Ластивертци / Перевод с древнеармянского, вст. ст., ком. и примечания К.Н. Юзбашяна. М., 1968. С. 104.
[13] Любарский Я.Н. Михаил Пселл. Личность и творчество. М., 1978. С. 216 — 220.
[14] Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербента. М., 1963. С. 205.
[15] См.: Толстой И.И. О монете Константина Мономаха с изображением Влахернской Богоматери // Записки Археологического общества. Новая серия. T. III. СПб., 1888. С. 1 -20; Успенский Ф.И. Русь и Византия в X в. Одесса, 1888. С. 13; Пселл Михаил. Указ. соч. С. 125.
[16] Толстой И.И. Указ, соч.; Степаненко В.П. Военный аспект культа Богоматери в Византии (IX — XII вв.) // АДСВ. 2000. Вып. 31. С. 198 — 221; Bellinger A.R., Grierson Ph. Catalogue of the Byzantine Coins in the Dumbarton Oaks Collection and in the Whittemore Collection. Washington, 1973. Vol. Ill, p. 126.
[17] Ibidem.
[18] Jus Graeco-Romanorum / Ed. C. Zachariae a Ligenthal. Lipsiae, 1857. V. Ill, p. 373; Литаерин Г.Г. Византийское общество и государство в X — XI вв. Проблемы истории одного столетия: 976-1081. М., 1977. С. 236-259.
[19] Nicholas I Patriarch of Constantinople. Letters / Greek Text and English Translation by R.J.H. Jenkins and L.G. Westerink. Washington, 1973. P. 160. 60 — 70; Constantine Porphyrogenitus. De administrando Imperio / Ed. Gy. Moravcsik. Budapest, 1949. P. 62 — 64.
[20] Матиане Картлиса / Перевод, ввел, и примем., М.Д. Лордкипанидзе. Тбилиси, 1976. С. 46 — 47; Вахушти Багратионы. История Царства Грузинского / Перевод и предисловие Н.Г.Накашидзе, Тбилиси, 1976. С. 129; Минорский В.Ф. Указ. соч. С. 54, 70-71.
[21] Scylitzae Ioannis. Synopsis historiarum / Ed. I. Thum. Berlin, 1973. P. 436. 25 — 439. 7; Юзба- шян К. И. Скилица о захвате Анийского царства в 1045 г. // Византийский временник. 1979. Т. 40. С. 77,87.
Подробнее см.: Литаврин Г.Г. Война Руси против Византии в 1043 г. // Исследования по истории славянских и балканских народов. М., 1972. С. 178 — 222.
[23] См.: Васильевский В.Г. Византия и печенеги (1048 — 1054) // Труды. СПб., Т. 1908. T. I. С. 1 -25.
[24] Кулаковский Ю. Христианство у алан // Византийский временник. 1998. Т. 5. С. 9; см. также: Кузнецов В.А. «Великий шелковый путь» и Северный Кавказ // Он же. Алано-осетинские этюды. Владикавказ, 1993. С. 5 — 79.
[25] Бейлис В.М. Ал-Идриси (XII в.) о Восточном Причерноморье и Юго-Восточной окраине Русских земель // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1982. М, 1984. С. 210.
[26] См.: Кузнецов В.А. Змейский катакомбный могильник // Материалы по археологии и древней истории Северной Осетии. Орджоникидзе, 1961. T. I. С. 62 — 135; Макарова Т.И., Марковин В.И. Золотое украшение с перегородчатой эмалью из Секгинского храма // Советская археология. 1981. № 3. С. 269; Алексеева Е.П. Древняя и средневековая история Карачаево- Черкесии. М., 1971. С. 121 — 123; Она же. Археологические памятники Карачаево-Черкесии. М., 1992; Виноградов В.Б., Мамаев Х.М. К изучению византийско-северокавказских связей (по археологическим материалам Терско-Сулакского междуречья) // Византийский временник. 1984. Т. 44. С. 190 — 195. Для торговых контактов изучаемого периода характерно отсутствие серебряных монет Константина IX Мономаха в кладах Восточного Причерноорья, содержащих монеты IX — XI вв. Ср.; Кропоткин В.В. Клады византийских монет на территории СССР. М., 1962. С. 31, 35, 50, 51. Единичные находки монет происходят из Анакопии, Дма- ниси, Очамчире (Там же. С. 50 — 61). В кладе монет из средневекового дворца в с. Лыхны, относящемся к 70-м годам XI века, всего 1 серебряная монета Константина IX Мономаха, но золотых номисм императоров династии Дук и 43 серебряных грузино-византийских монет Баграта IV и Георгия II (Хрушкова Л.Г. Раскопки средневекового дворца в селе Лыхны // Археологические открытия 1983 г. в Абхазии. Тбилиси, 1987. С. 40 — 41; Цухтивили И.А. Взаимоотношения Восточноримской империи с Западной Грузией в IV — XII вв. (по нумизматическим данным). Автореферат… кацц. ист. наук. Ереван, 1987. С. 21 — 22). Для торговых операций в основном использовалась медная монета, количество византийских медных чеканов возрастает в процентном отношении к серебру в кладах Причерноморья в XI в. Византийское серебро ограниченно использовалось в международной торговле из-за его дефицита и шло в основном в качестве оплаты наемникам: печенегам в Причерноморье (клад из Лозо- ватки, Кропоткин В.В. Указ. соч. С. 31), на Кавказ и варяжским дружинам (Grierson Ph. Harold Hardrada and Byzantine Coin Types in Denmark II Byzantinische Forschungen. 1966. Bd. 1. P. 129-130.9).
Из Алании в Византию вполне могла вывозиться пушнина. В конце XIX в. и ранее в Кубанской области и предгорьях Северо-Западного Кавказа был развит куний промысел. Охота на куницу (Mustela martes) производится примерно так же, как и на соболя (Mustela zibellina), с помощью собаки лайки и ловушек. Карачаевцы, кабардинцы, абазины осуществляли промысел с октября — ноября по февраль — март (см.: Виноградов А. Охота в урёме Малого Зеленчука // Журнал охоты и коннозаводства. 1870. № 14; Ефремов О. Ловля куниц в Кубанской области // Природа и охота. 1884. № IX). В Нартовском эпосе адыгов и осетин сохранилось название охотничьей гончей собаки «самыр» и samur-guj (Абаев В.И. Историкоэтимологический словарь осетинского языка. Л„ 1979. T. III. С. 29. Ср. кабард. самыр — «сказочная крылатая собака»; осет. самургуй — «соболь-собака»).
[27] Скабапанович Н. Византийское государство и церковь в XI веке. СПБ., 1884.С. 151, 162; о титуле севаст см.: Stiernon L. Notes de titulature et de prosopographie byzantines. Sébaste et Gambros // RÉB. 1965. XXIII. P. 222 — 243; Ahrweiler H. Le Sébaste, Chef de Groupes Ethiques // Polychronion… Heidelberg, 1966. P. 34 — 38; Oikonomidès N. L’ évolution de Г organization administrative de Г Empire byzantin au ΧΙ-e siècle (1025 — 1118) // TM. 1976. 6. P. 125 — 152.
[28] Constantini Porphyrogeniti De cerimoniis aulae Byzantinae libri duo. Bonnae, 1829. Vol. 1. P. 687. 3, 688.2-7, 690. 11,14.
[29] Советы и рассказы Кекавмена. Сочинение византийского полководца XI века / Подготовка текста, введение, перевод и комментарий Г.Г. Литаврина. М., 1972. С. 279, 283.
[30] Соколова И.В. Монеты и печати византийского Херсона. Л., 1983. С. 76.
[31] Nicholas I Patriarch of Constantinople. Letters. P. 264, ep. 46. 2; P. 278, ep. 51. 1.
[32] Советы и рассказы Кекавмена С. 283.
[33] Scylitzae Ioannis. Op. cit. P. 385. 37-39; 435. 83.
[34] Кузнецов В. А. Алания и Византия // Археология и традиционная этнография Северной Осетии. Орджоникидзе, 1985. С. 46.
[35] Seibt W. Die byzantinischen Bleisiegel in Österreich, 1, Teil. Kaiserhof. Wien, 1978. № 170.
[36] Кулаковский Ю. Аланы по сведениям…, С. 146.
[37] Бибиков М.В. Византийские источники по истории Руси, народов Северного Причерноморья и Северного Кавказа (XII — XIII вв.) // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1980. М., 1981. С. 143 — 144.
[38] Каждом А.П. Армяне в составе господствующего класса Византийской империи в XI — XII вв. Ереван, 1975. С. 17 — 25.
[39] Скабаланоеич Н. Указ. соч. С. 151.
[40] Каждом А.П. Указ. соч. С. 42.
[41] См.: Микаелям Г. История Киликийского армянского государства. Ереван, 1952. С. 95 — 96; Шамдроеская В.С. К истории армяно-византийских отношений XII в. (поданным сфрагистики) // Вестник общественных наук. 1974. № 4. С. 36 — 42; Каждом А.П. Указ. соч. С. 40; Der- Nersessian S. The Armenian Chronicle of the Constable Smpad or of the “Royal historian” // Dumbarton Oaks Papers. 1959. Vol. 13. P. 147.
[42] Микаелям Г. Указ. соч. С. 96; Каждом А.П. Указ. соч. С. 41.
Подробнее см.: .Джавахов И. К вопросу о времени построения грузинского храма в Атени // Христианский Восток. 1912. T. 1. С. 290 — 291; Капанадзе Д.Г. Грузинская нумизматика. М., 1955. С..55 — 56.0 судьбе дочери Баграта IV Марии см.: Нодиа И.М. Царица Мария в политической жизни Византии второй половины XI в. // Труды Тбилисского университета. 1978. Т. 183. С. 143 — 153; Mullett М. The “Disgrace” of the ex-basilissa Maria // Byzanti- noslavica. 1984. T. 40. P. 92 — 95.
[44] Капанадзе Д.Г. Указ соч. С. 56; Хрушкова Л.Г. Указ. соч. С. 41.
[45] См.: Матиане Картлиса. С. 61; Лордкипанидзе М.Д. Из истории византийско-грузинских взаимоотношений (70-е годы XI в.) // Византийский временник. 1979. Т. 40. С. 92 — 95.
