МАЛАХОВ С.Н. К истории алано-византийских отношений в 1045-1055

Несмотря на то, что историография о раннефеодальном Аланском государ­стве на Северном Кавказе уже довольно обширна^[1], тем не менее, ещё не все стороны политической и экономической жизни аланского общества освещены равномерно. В полной мере это касается и вопроса алано-византийских отно­шений, исследование которых возможно только на основе комплексного при­влечения как письменных источников (византийских, грузинских, армянских, арабских), так и новейших данных археологии. Не исчерпаны ещё полностью возможности источниковедческой интерпретации «аланских сюжетов», содер­жащихся в византийской историографии, если рассматривать отношения Импе­рии и аланов в более широком контексте военно-политических, дипломатиче­ских, международных и религиозных связей Восточного Средиземноморья, Кавказа и Северного Причерноморья.

В этом аспекте особое значение для реконструкции алано-византийских политических, военных и торговых контактов в середине XI столетия имеют уникальные сведения «Хронографии» Михаила Пселла об аланской заложнице, находившейся при дворе императора Константина IX Мономаха (1042 — 1055)^[2].

Очевидно, что имевшая место в этот период активизация дипломатических отношений между Византийской (Ромейской) державой и далекой северокав­казской Аланией была связана с готовившимся широким византийско-аланским брачно-династическим союзом. Если учесть, что заключение брака между пра­вящим византийским императором и иноземной принцессой из «варваров» слу­чалось в ромейской истории нечасто, то тем более пристального внимания и изучения требуют политические обстоятельства, подталкивавшие империю к этому союзу.

В отечественной историографии данный сюжет рассматривался преимуще­ственно как ещё одно доказательство традиционных политических связей, су­ществовавших между Византийской империей и Аланией, начиная с раннего средневековья^[3].

Однако, как нам представляется, изучение этих сведений Михаила Пселла в сравнении с синхронными источниками позволяют несколько шире и глубже взглянуть на указанную проблему и уточнить роль международных факторов в аланской дипломатии Византии, дать оценку характеру алано-византийской торговли в 40-е — 50-е годы XI века, и главное, поставить вопрос о политическом статусе аланского правителя в «византийском содружестве наций» в по­следние годы правления Константина Мономаха.

Сведения об аланской принцессе, находившейся при дворе императора, по­падают в «Хронографию» случайно, в связи с рассказом Пселла о характере Константина IX и его отношении к временщику Роману Воиле, и далеко не полны. Престарелый василевс увлекся юной княжной-заложницей после смерти своей фаворитки севасты Склирены, скорее после 1045 г. «В то время, — пишет хронист, — самодержец находился в связи с некоей девицей, дочерью малочис­ленного народа, которая жила у нас на правах заложницы; особым ничем она не отличалась, но император очень ценил в ней царскую кровь и удостаивал выс­ших почестей»^[4]. Аланкой был увлечен и царский временщик, но после смерти соправительницы и официальной супруги Константина IX, Зои, в 1050 г. де­вушка становится фактически женой византийского императора.

Придворный хронист отмечает, что Алания — «царство не очень-то важное и значительное и Ромейской державе в виде ручательства предоставляет залоги верности^[5]. Залогом верности византийским интересам на Северном Кавказе и постоянства дружественного расположения к империи со стороны аланского правителя и должна была служить заложница «царской крови»^[6], содержавшая­ся в Константинополе. Пселл, как представляется, преднамеренно подчеркивает невысокий дипломатический статус Алании в её отношениях с Византийской империей, который явно не соответствовал действительности. Главное для Пселла — показать легкомысленность императора и неразумность его действий, приводивших к утрате имперского авторитета Византии. Смерть Зои позволила влюбчивому василевсу не скрывать своих чувств к аланской княжне: «Преоб­ражение этой женщины было мгновенным и удивительным: её голову увенчало невиданное украшение, шея засверкала золотом, руки обвили змейки золотых браслетов, на ушах повисли тяжелые жемчужины, и золотая цепь с жемчугами украсила и расцветила её пояс. И была она настоящим Протеем, меняющим свой облик»^[7]. Описывая украшения молодой женщины, Пселл явно отмечает те регалии нового статуса, которое было приобретено аланкой; хотя Константин так и «не сподобил возлюбленную царских отличий, однако удостоил звания, нарек севастой, определил ей царскую стражу»^[8]. Императрица Феодора, по словам хрониста, не желавшая «одновременно быть и царицей, и подданной», вероятно, препятствовала брачным планам императора. Однако это не мешало Константину юную севасту перед аланскими послами именовать супругой и царицей. Аланской стороне предоставлялись подарки в соответствии с новым положением заложницы как лично от императора, так и от лица его незаконной жены «дважды, а то и трижды в год»^[9].

Изображая себя «филоромеем и патриотом», Михаил Пселл горько сетует, что подобным образом проматывались огромные богатства государственной казны: «часть растрачивалась в стенах города, часть отправлялась к варварам, и впервые тогда аланская земля наводнилась богатствами из нашего Рима, ибо одни за другими непрерывно приходили и уходили груженые суда, увозя цен­ности, коими издавна вызывало к себе зависть Ромейское царство»^{[10] [11]}.

Надо полагать, аланская княжна, жившая в императорском дворце, имела собственное окружение — слуг, стражу, близких лиц — также из числа алан, на их содержание тратилась часть императорских средств и подношений, другая же часть, посольские дары, отправлялась в Аланию. Все это свидетельствует о значительной заинтересованности Константина IX в сближении с Аланским го­сударством, но после его кончины в 1055 г. севаста вновь оказывается на по­ложении рядовой заложницы, а в алано-византийских отношениях, видимо, на­ступает некоторое охлаждение, связанное со стабилизацией внешнеполитиче­ской обстановки вокруг Византии в краткое самодержавное правление импе­ратрицы Феодоры (1055-1056)^п.

Во многом мотивы брачного альянса с аланкой были непонятны современ­никам, в связи с этим, очевидно, армянский историк Аристакес Ластивертци, порицая правление Константина IX , писал, что он тратил налоги не на армию, а на блудниц и «требовал доставлять ему женщин из дальних стран и весь день проводил с ними»^[12]. Было бы неверно, вслед за Пселлом, главную причину ви­зантийско-аланского сближения видеть только в «любовной страсти» престаре­лого императора. Автор «Хронографии», как убедительно показал Я.Н. Любар­ский, описывая правление Мономаха, стремился создать тенденциозный образ легкомысленного и бездеятельного императора^[13].

Более объективной и влиятельной причиной возвышения дочери аланского царя до положения севасты при константинопольском дворе следует считать заинтересованность империи в военной помощи со стороны Аланского госу­дарства, способного ещё в середине X в. выставлять одновременно до 30 тыс. всадников^[14]. В то время когда Алания находилась в зените своего политическо­го могущества, Ромейская держава попадает в тиски жесточайшего экономиче­ского и военно-политического кризиса. Борьба с сельджуками в Малой Азии, печенегами в Подунавье, мятежами со стороны провинциальной знати требова­ла все новых военных ресурсов. Слабость оборонного потенциала константи­нопольское правительство стремилось компенсировать «милитаризацией» офи­циальной пропаганды и дипломатическими усилиями в разрешении погранич­ных конфликтов. Так, при Константине Мономахе широкое распространение получает культ воинов-святых, предпринимается грандиозное строительство в столице храма в честь св. Георгия — покровителя воинов^[15]. Явно охранительный характер носила чеканка на серебряных монетах изображения Влахернской Бо­гоматери, считавшейся в Византии защитницей от «персов, скифов, агарян, болгар и латинян»^[16], а также изображение самодержца в воинском одеянии, что наблюдалось на монетах только в ранневизантийский период^[17]. Кризис фемного войска заставил столичное правительство делать главный упор в укреплении обороноспособности страны на наемные контингенты из числа русских, варя­гов, англичан, франков, немцев, болгар, сарацин, алан, авасгов, ивиров, пече­негов^[18].

Если имперская внешнеполитическая доктрина рассматривала венгров, пе­ченегов, Древнюю Русь и Аланию в первой четверти X в. как потенциальных союзников^[19], то к середине XI века международные реалии изменились: наи­большую угрозу суверенитету империи представлял не балканский регион, а понтийско-малоазийский. Пытаясь укрепить позиции в Северо-Восточном Причерноморье, Византия делает форпостом своей политики Абхазию: жена грузинского царя Георгия I (1014-1027) аланка Альда передает в 1033 г. под контроль империи крепость Анакопию; с активизацией византийской политики в этом регионе был, очевидно, связан также поход руссов и алан на Дербент в 1033 г., а также война алан против корикоза Кахетии и Эрети Квирике Велико­го (1010-1039)^[20]. Алания постепенно втягивалась в «большую политику» Ви­зантии в Закавказье и Малой Азии. Провизантийски настроенная часть грузин­ской феодальной знати в 1044 г. выдвинула при прямой военной и дипломати­ческой поддержке империи магистра Деметре, сына Альды, претендентом на грузинский престол. Осада Анакопии, предпринятая в 1046 году грузинским царем Багратом IV (1027-1072), не увенчалась успехом. Византия не могла не учитывать возможную помощь со стороны Алании в этой ситуации. Вероятно, часть аланского военного контингента уже находилась в Армении и принимала участие в захвате Ани, который старейшины города попытались передать Баг­рату IV. По сообщению Скилицы, «раб» императора магистр Константин Алан совместно с вестархом Николаем Иаситом командовал ромейскими, ивирийскими и армянскими отрядами (силами фемы Великая Армения) при неудачной осаде Двина в 1046 г., а осенью 1047 г. эти войска были переброшены к Кон­стантинополю на подавление мятежа Льва Торника^[21].

Острую необходимость в военной помощи империя испытывала еще в связи с тем, что военно-союзнические отношения с Русью были разорваны в 1043 г. и восстановлены далеко не в полном объеме лишь к 1046-1047 годам^[22]. Непро­должительный мир в Подунавье с печенегами был прерван в 1048 г. новой опустошительной войной, завершившейся только в 1053 году^[23].

Таким образом, в правление Константина IX Мономаха Алания оказалась практически единственным союзником империи из числа «скифских» народов Восточной Европы, который мог оказывать стабильную военную помощь им­перии, не выдвигая ни территориальных, ни политических претензий к ромеям в силу своей геополитической отдаленности. Однако военная помощь должна была оплачиваться, хотя это и вызывало неудовольствие чиновной бюрократии Константинополя. Византийские товары, представляемые в форме дани, могли доставляться в Аланию по Черному морю в периоды весенней и летнее-осенней навигации, с апреля по октябрь, по двум наиболее вероятным маршрутам: 1) Константинополь-Амасия-Трапезунд-Анакопия, или Себастополис, и далее че­рез перевальные пути к верховьям Кубани; 2) Константинополь-Синоп-Крым-Таматарха, а затем внутрь Алании по сухопутному пути по правобережью Ку­бани. На путь в один конец требовалось при благоприятных условиях в среднем от 20 до 30 дней. В XIII в., например, путь к границам Алании от Таматархи вверх по Кубани занимал 13 дней^{[24] [25]}.

О том, что торговля с Аланией могла вестись по Кубани и через приморские купеческие аланские города в Восточном Черноморье Ашкалу и Астабрийю, сообщает арабский географ Ал-Идриси. Алано-византийская торговля не была эквивалентной и носила скорее характер дипломатических даров со стороны империи в обмен за оказываемую аланами военную помощь или, по крайней мере, политический нейтралитет.

Особой популярностью у населения Предкавказья и горной зоны пользова­лись «румские» парчовые ткани, затканные золотом, шелка, готовая одежда, сабли, поливная посуда, украшения (браслеты, кольца, бусы из цветного стекла, серьги, бронзовые перстни), предметы христианского культа, стеклянная посу­да (бокалы, рюмки, бальзамарии)^[26]. Меновая торговля регионального значения

осуществлялась через Таматарху, Анакопию, Трапезунд, но ее номенклатура во многом еще не ясна, особенно со стороны Алании. Кризис монетно-денежной системы империи в XI веке в значительной степени натурализовал существо­вавший товарообмен. Однако феодализировавшаяся аланская знать нуждалась в постоянном притоке социально-престижных ромейских товаров.

Повышение политического статуса аланской заложницы при император­ском дворе способствовало не только увеличению ромейского экспорта в Ала­нию, но и кардинальному изменению политико-правового положения Аланско­го государства и его правителя в системе византийско-кавказских международ­ных отношений. Возведение дочери аланского царя в ранг севасты, очевидно, сопровождалось аналогичными изменениями и в византийской титулатуре ее отца во второй половине 40-х годов XI в. Достаточно напомнить, что севаста Мария Склирена, сблизившись с Константином Мономахом, резко усилила влияние рода Склиров на политическую жизнь империи и фактически была четвертым лицом в государстве после самого императора и его соправительниц — Феодоры и Зои. При Константине IX «торговля чинами» становится распро­страненным явлением, особенно в отношениях империи с иноземцами. Титул «севаст» следовал за званием «кесарь» и предоставлялся членам императорской фамилии, но Мономах впервые перенес этот титул на частных лиц и иностран­цев, что привело к девальвации титула. Императрицы в последующем начина­ют именоваться латинским званием «августа» или двойным термином «августа- севаста»²⁷.

В середине X в., согласно Константину Богрянородному, аланский прави­тель именовался эксусиократором («властодержцем») и был «духовным сы­ном» императора, наряду с владетелями Великой Армении и Болгарии^{[27] [28]}. В ви­зантийской дипломатической практике понятия «эксусия», «эксусиаст», «эксусиарх» и «эксусиократор» применялись при определении преимущественно су­веренной политической власти иноземных правителей или союзных империи приграничных государств. «Политический вес» государства определялся при­дворной титулатурой, присваиваемой императором иноземному царю или кня­зю. Согласно Кекавмену, только царственные иноплеменники могли рассчиты­вать на присвоение больших титулов и высоких должностей^[29].

Обычно эксусиаст (эксусиарх, эксусиократор) удостаивался придворного титула «магистр», хотя, вероятно, могли быть исключения, как и определенная разновалентность этих «потестарных дефиниций», почти не улавливаемая в на­стоящее время. Так, эксусиастом был в IX в. правитель Херсона Теофоб, в пе­риод самоуправления городом^[30]; магистром и «прославленным эксусиастом» в начале X в. именовался правитель Авасгии^[31]. Васпураканскому царю Сенекериму Арцруни, который стал «рабом» империи, василевс дал только титул ма­гистра, «хотя тот был потомком древних царей и сам — царем»^[32]. Магистром и эксусиархом Великой Армении был Йовханнэс-Смбат в первой половине XI в.^[33]. Вполне вероятно, что находившийся на службе у Мономаха магистр Кон­стантин Алан мог быть эксусиократором Алании, этому не противоречит титу­лярно-должностная параллель «магистр-эксусиаст». Впрочем, это предположе­ние^[34] вряд ли имеет под собой основу. Константин Алан был скорее ромеизированным представителем правящей царской фамилии, возможно, братом или дя­дей аланской принцессы.

Источники не позволяют проследить последовательно изменение в визан­тийской титулатуре аланских царей. Звание «севаст», полученное правителем Алании, документально фиксируется только в начале XII века благодаря печати Росмика^[35], но нет ничего невероятного в том, что это звание было присвоено аланскому эксусиократору, возможно, Дургулелю Великому, если он был от­цом юной аланки, уже в 1045-1050 годы, одновременно с возвышением залож­ницы.

Титул «севаст» начинает широко раздаваться со второй половины XI в. как членам императорской фамилии, так и крупным иноземным феодальным владе­телям. Аланский эксусиократор был, вероятно, в числе первых. В пользу этого предположения свидетельствует знатность аланского царского рода, о котором вынужден говорить Михаил Пселл, повторяя постоянно, что Алания «царство», а император ценил в аланке именно «царскую кровь». Византийские историки, настроенные враждебно к «варварам», чаще умалчивали, чем фиксировали фак­ты дипломатических побед над Ромейской державой.

Не случайно Михаил Пселл указывает на незначительность Алании для внешней политики империи, для него важно подчеркнуть степень ослабления Византии при Константине Мономахе. Но полностью исказить реалии алано­византийских отношений придворный историограф не в состоянии. Аланский властодержец имел более независимый статус, чем правители Авасгии, Ивирии и Албании и не получал от византийского императора «келевсиса» — приказа сюзеренного характера^[36] еще в середине X в. Ситуация вряд ли поменялась к середине XI в. «Царственные» дефиниции в определении международного ста­туса Алании, тем более из уст знатока византийской дипломатии и откровенно­го приверженца ромейского ойкуменизма, не были преувеличением, напротив, они еще раз подтверждали, что Аланское царство в отношениях с империей вы­ступало не вассалом, а равноправным партнером, что в дальнейшем нашло от­ражение в византийских источниках ХII-ХШ вв.^[37]

Правители сопредельных с империей государств, получившие титул «севаст», были или независимы от империи, или признавали суверенитет Византии номинально, демонстрируя скорее не политическую подчиненность, а цивили­зационную и конфессиональную принадлежность к «византийскому содруже­ству наций». В определенной мере это подтверждается материалом армяно­византийских отношений. В X-XI вв., например, Тарониты носили преимуще­ственно титулы магистров и патрикиев, а с XII в. титулярный ценз значительно повышается, чаще встречаются севасты, что объясняется укреплением родст­венных связей с правившим в Византии кланом Комнинов^[38]. Чин севаста имел армянский владетель Филарет Вахрам во второй половине XI в., но греческие историки об этом не сообщают^[39]. Этот титул имел армянский феодал Гох-Василий, очевидно, находившийся в номинальной зависимости от империи в XI в.^[40]. Севастами были правители Киликийской Армении: Торос I Рубенид, отло­жившийся от империи в 1079/80 г., его брат Левон I, вступивший на престол в 1129 г. и Торос II (1145-1169)^[41]. По мнению исследователей, титул «севаст» не может являться доказательством реальной зависимости Киликии от Византий­ской империи^[42]. Это положение подкрепляется еще одним примером — титуляр­ными отличиями грузинского царя Баграта IV.

Усиление политического могущества Тао-Кларджети начинается с Баграта III (975-1014), к концу правления подчинившего своей власти почти всю Гру­зию. Провизантийская ориентация царской фамилии Багратидов отчетливо проявилась в византийской титулатуре. На грузинских серебряных монетах с погрудным изображением Влахернской Богоматери Баграта IV (1027-1072) ти­тул новелисимоса, предшествующий севасту, появляется с 1040 г. Между 1059- 1060 гг. Баграт получает титул севаста, а его сын Георгий между 1060-1068 гг. был куропалатом^[43].

Укрепление грузино-византийский контактов было вызвано в определенной мере тем, что после падения Анийского царства в 1045 г. исчезла «буферная зо­на» между владениями империи и кочевниками на Востоке. В начавшемся тра­гическом противостоянии турок-сельджуков и ромеев христианская Грузия становится наиболее близким и боеспособным союзником империи в Закавка­зье. Соседство двух могущественных соперников заставляло Баграта IV прибе­гать к дипломатическим уловкам: грузинский царь не только добивается при­своения себе титула «севаст», выдает замуж за будущего императора Михаила VII Дуку (1071-1078) свою дочь от брака с аланской царевной Бореной, но и становится свойственником сельджукского султана Алп-Арслана (1063-1072), выдав за него свою племянницу.

Если учитывать династические связи Алании и Багратидов в этот период, то возвышение в ведущего политического союзника Византийской империи Грузии выглядит закономерным процессом. Однако после поражения Византии от сельджуков при Манцикерте в 1071 г. политическое влияние ромеев в Восточ­ном Причерноморье, как в прибрежно-понтийской зоне, так и в кавказском ре­гионе, в целом резко ослабляется. Грузинский царь Георгий II (1072-1089), ко­торый поочередно носил византийские титулы новелисимоса, севаста и кесаря, что соответственно нашло отражение в его монетных чеканах^[44], захватил у гре­ков Анакопию — «главную крепость Абхазети», а также другие крепости в Кларджети, Шавшети, Джавахети и Артаани^[45]. В этом ряду княжеств и крепо­стей именно Анакопия была наиболее доступна для непосредственных алано­византийских контактов, и утрата византийского контроля над ней не могла не сказаться отрицательно на интенсивности этих дипломатических и военных связей.

Показательно, что титул севаста Баграт IV получил, вероятно, в период пла­нировавшегося грузино-византийского брачного альянса, что напоминает ана­логичную ситуацию с аланской княжной и Константином IX Мономахом.

Таким образом, активизация алано-византийских отношений в 40-50-е годы XI в. была в большей степени определена не торгово-экономическими, а воен­но-политическими факторами. Империя нуждалась в военных союзниках, силы которых можно было использовать на различных рубежах: в Причерноморье, Закавказье и Малой Азии, на Балканах. Феодальная реструктуризация аланско­го социума вызывала активную заинтересованность знати в дальних походах и поддержании института наемничества. Отказ Константинополя после смерти Константина Мономаха от Алании как потенциального союзника был предо­пределен в равной мере и субъективными, и объективными факторами. Не по­следнюю роль сыграла отдаленность северокавказского государства. После 1055 г., компенсируя охлаждение между Византией и Аланией, укрепляется алано-грузинский военно-политический союз, и опосредованно, через земли Грузии и Абхазии, алано-византийские дипломатические, военно­политические, торговые и религиозно-культурные контакты с разной степенью интенсивности продолжались непрерывно вплоть до конца XII столетия, но они уже никогда не достигали уровня 1045-1055 годов, того «золотого десятиле­тия», когда Алания и Византийская империя были наиболее близки к заключе­нию династического союза между двумя государствами.

ПЕНСКАЯ Т. М., ПЕНСКОЙ В.В. Формирование концепции «богоизбранного» государства в раннехристианской идеологии

МАЛАХОВ С.Н. Христианизация Алании в 912-922 гг. (По письмам Николая Мистика)

Примечания

^[1]  См. библиографию в работах: Кузнецов В.А. Алания в X — XIII вв. Орджоникидзе, 1971; Он же. Зодчество феодальной Алании. Оржаоникидзе, 1977; Ковалевская В. Б. Кавказ и аланы. М., 1984; Кузнецов В.А. Очерки истории алан. 2-е изд., доп. Владикавказ, 1992; Гутнов Ф.Х. Средневековая Осетия. Владикавказ, 1993; Алеманъ А. Аланы в древних и средневековых письменных источниках. М., 2003; Kouznetsov V., Lebedymky I. Cavaliers des steppes, seigneurs du Caucase I-ег — XV-e siècles apr. J.-С. P., 2005.

^[2]  Псепл Михаил. Хронография / Перевод, статья и примем., Я.Н. Любарского. М., 1978. С. 114, 116 — 117; Psellos М. Chronographie ou histoire d’un siècle de Byzance (976 — 1077). Texte établit et traduit par E. Renauld. P., 1928. V. II. p. 41 — 42, 46 — 48. Psellos Michal. Byzantské letopisy / Prelozila R. Dostâlovâ. Praha, 1982. s. 176 — 177, 317; Алемань A. Указ. соч. С. 303 — 304.

^[3]  Cp.: Кулаковский Ю. Аланы по сведениям классических и византийских писателей. Киев, 1899. С. 148; Кузнецов В.А. Очерки истории алан. С. 114; Пселл Михаил. Хронография…, С. 284. прим. 91, 97.

^[4]  Пселл Михаил. Хронография. С. 114; ср.: Psellos М. Chronographie Р. 41. Я.Н. Любарский, обстоятельно изучивший переписку Пселла, обратил внимание на одно из писем писателя митрополиту Иоанну Мавроподу, в котором намеками сообщается об изменениях в при­дворной жизни, вероятно, связанных с усилением положения и влияния аланской «царицы» при императоре. Исследователь считал возможным идентифицировать таинственную лич­ность, которую Пселл называет «луной», с аланской заложницей, занявшей, по образному выражению эпистолографа, «… теперь не седьмой, а первый пояс, и под ней находится бли­стательная и сиятельная чета» (Любарский Я.Н. К биографии Иоанна Мавропода // Byzantino bulgarica. 1973. IV. С. 43), т.е. император с императрицей. Пселл в этом письме явно указыва­ет на то, что фаворитка заняла слишком влиятельное положение.

^[5]  Ibidem.

^[6]  Ibidem.

^[7]  Ibid. P. 46; Пселл Михаил. Указ. соч. С. 116.

^[8]  Ibidem; Р. 46; Там же. С. 116.

^[9]   Ibid. Р. 46 — 47; Там же. С. 117.

^[10]  Ibid. Р. 47; Там же. Редкие византийские монетные находки в Западной Алании X — XI вв.: Сентинский храм — золотая монета Василия II и Константина VIII (976 — 1025), медная моне­та Константина VII Багрянородного (945) из Нижнего Архыза, золотая монета Никифора III Вотаниата (1078 — 1081) с Ильичевского городища (см.: Алексеева Е.П. Древняя и средневе­ковая история Карачаево-Черкесии. М., 1971. С. 123), кажется, вступают в противоречие со сведениями Михаила Пселла о богатых дарах аланскому правителю.

^[11]  Ibidem; Там же.

^[12]  Повествование вардапета Аристакеса Ластивертци / Перевод с древнеармянского, вст. ст., ком. и примечания К.Н. Юзбашяна. М., 1968. С. 104.

^[13]  Любарский Я.Н. Михаил Пселл. Личность и творчество. М., 1978. С. 216 — 220.

^[14]  Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербента. М., 1963. С. 205.

^[15]  См.: Толстой И.И. О монете Константина Мономаха с изображением Влахернской Бого­матери // Записки Археологического общества. Новая серия. T. III. СПб., 1888. С. 1 -20; Ус­пенский Ф.И. Русь и Византия в X в. Одесса, 1888. С. 13; Пселл Михаил. Указ. соч. С. 125.

^[16]  Толстой И.И. Указ, соч.; Степаненко В.П. Военный аспект культа Богоматери в Византии (IX — XII вв.) // АДСВ. 2000. Вып. 31. С. 198 — 221; Bellinger A.R., Grierson Ph. Catalogue of the Byzantine Coins in the Dumbarton Oaks Collection and in the Whittemore Collection. Washing­ton, 1973. Vol. Ill, p. 126.

^[17]  Ibidem.

^[18]  Jus Graeco-Romanorum / Ed. C. Zachariae a Ligenthal. Lipsiae, 1857. V. Ill, p. 373; Литаерин Г.Г. Византийское общество и государство в X — XI вв. Проблемы истории одного столетия: 976-1081. М., 1977. С. 236-259.

^[19]  Nicholas I Patriarch of Constantinople. Letters / Greek Text and English Translation by R.J.H. Jenkins and L.G. Westerink. Washington, 1973. P. 160. 60 — 70; Constantine Porphyrogenitus. De administrando Imperio / Ed. Gy. Moravcsik. Budapest, 1949. P. 62 — 64.

^[20]  Матиане Картлиса / Перевод, ввел, и примем., М.Д. Лордкипанидзе. Тбилиси, 1976. С. 46 — 47; Вахушти Багратионы. История Царства Грузинского / Перевод и предисловие Н.Г.Накашидзе, Тбилиси, 1976. С. 129; Минорский В.Ф. Указ. соч. С. 54, 70-71.

^[21]  Scylitzae Ioannis. Synopsis historiarum / Ed. I. Thum. Berlin, 1973. P. 436. 25 — 439. 7; Юзба- шян К. И. Скилица о захвате Анийского царства в 1045 г. // Византийский временник. 1979. Т. 40. С. 77,87.

Подробнее см.: Литаврин Г.Г. Война Руси против Византии в 1043 г. // Исследования по истории славянских и балканских народов. М., 1972. С. 178 — 222.

^[23]  См.: Васильевский В.Г. Византия и печенеги (1048 — 1054) // Труды. СПб., Т. 1908. T. I. С. 1 -25.

^[24]  Кулаковский Ю. Христианство у алан // Византийский временник. 1998. Т. 5. С. 9; см. так­же: Кузнецов В.А. «Великий шелковый путь» и Северный Кавказ // Он же. Алано-осетинские этюды. Владикавказ, 1993. С. 5 — 79.

^[25]  Бейлис В.М. Ал-Идриси (XII в.) о Восточном Причерноморье и Юго-Восточной окраине Русских земель // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1982. М, 1984. С. 210.

^[26]         См.: Кузнецов В.А. Змейский катакомбный могильник // Материалы по археологии и древ­ней истории Северной Осетии. Орджоникидзе, 1961. T. I. С. 62 — 135; Макарова Т.И., Марко­вин В.И. Золотое украшение с перегородчатой эмалью из Секгинского храма // Советская ар­хеология. 1981. № 3. С. 269; Алексеева Е.П. Древняя и средневековая история Карачаево- Черкесии. М., 1971. С. 121 — 123; Она же. Археологические памятники Карачаево-Черкесии. М., 1992; Виноградов В.Б., Мамаев Х.М. К изучению византийско-северокавказских связей (по археологическим материалам Терско-Сулакского междуречья) // Византийский времен­ник. 1984. Т. 44. С. 190 — 195. Для торговых контактов изучаемого периода характерно отсут­ствие серебряных монет Константина IX Мономаха в кладах Восточного Причерноорья, со­держащих монеты IX — XI вв. Ср.; Кропоткин В.В. Клады византийских монет на территории СССР. М., 1962. С. 31, 35, 50, 51. Единичные находки монет происходят из Анакопии, Дма- ниси, Очамчире (Там же. С. 50 — 61). В кладе монет из средневекового дворца в с. Лыхны, относящемся к 70-м годам XI века, всего 1 серебряная монета Константина IX Мономаха, но золотых номисм императоров династии Дук и 43 серебряных грузино-византийских монет Баграта IV и Георгия II (Хрушкова Л.Г. Раскопки средневекового дворца в селе Лыхны // Ар­хеологические открытия 1983 г. в Абхазии. Тбилиси, 1987. С. 40 — 41; Цухтивили И.А. Взаи­моотношения Восточноримской империи с Западной Грузией в IV — XII вв. (по нумизмати­ческим данным). Автореферат… кацц. ист. наук. Ереван, 1987. С. 21 — 22). Для торговых операций в основном использовалась медная монета, количество византийских медных чека­нов возрастает в процентном отношении к серебру в кладах Причерноморья в XI в. Визан­тийское серебро ограниченно использовалось в международной торговле из-за его дефицита и шло в основном в качестве оплаты наемникам: печенегам в Причерноморье (клад из Лозо- ватки, Кропоткин В.В. Указ. соч. С. 31), на Кавказ и варяжским дружинам (Grierson Ph. Har­old Hardrada and Byzantine Coin Types in Denmark II Byzantinische Forschungen. 1966. Bd. 1. P. 129-130.9).

Из Алании в Византию вполне могла вывозиться пушнина. В конце XIX в. и ранее в Ку­банской области и предгорьях Северо-Западного Кавказа был развит куний промысел. Охота на куницу (Mustela martes) производится примерно так же, как и на соболя (Mustela zibellina), с помощью собаки лайки и ловушек. Карачаевцы, кабардинцы, абазины осуществляли про­мысел с октября — ноября по февраль — март (см.: Виноградов А. Охота в урёме Малого Зе­ленчука // Журнал охоты и коннозаводства. 1870. № 14; Ефремов О. Ловля куниц в Кубан­ской области // Природа и охота. 1884. № IX). В Нартовском эпосе адыгов и осетин сохрани­лось название охотничьей гончей собаки «самыр» и samur-guj (Абаев В.И. Историко­этимологический словарь осетинского языка. Л„ 1979. T. III. С. 29. Ср. кабард. самыр — «сказочная крылатая собака»; осет. самургуй — «соболь-собака»).

^[27]  Скабапанович Н. Византийское государство и церковь в XI веке. СПБ., 1884.С. 151, 162; о титуле севаст см.: Stiernon L. Notes de titulature et de prosopographie byzantines. Sébaste et Gambros // RÉB. 1965. XXIII. P. 222 — 243; Ahrweiler H. Le Sébaste, Chef de Groupes Ethiques // Polychronion… Heidelberg, 1966. P. 34 — 38; Oikonomidès N. L’ évolution de Г organization ad­ministrative de Г Empire byzantin au ΧΙ-e siècle (1025 — 1118) // TM. 1976. 6. P. 125 — 152.

^[28]  Constantini Porphyrogeniti De cerimoniis aulae Byzantinae libri duo. Bonnae, 1829. Vol. 1. P. 687. 3, 688.2-7, 690. 11,14.

^[29]   Советы и рассказы Кекавмена. Сочинение византийского полководца XI века / Подготовка текста, введение, перевод и комментарий Г.Г. Литаврина. М., 1972. С. 279, 283.

^[30]  Соколова И.В. Монеты и печати византийского Херсона. Л., 1983. С. 76.

^[31]  Nicholas I Patriarch of Constantinople. Letters. P. 264, ep. 46. 2; P. 278, ep. 51. 1.

^[32]  Советы и рассказы Кекавмена С. 283.

^[33]  Scylitzae Ioannis. Op. cit. P. 385. 37-39; 435. 83.

^[34]  Кузнецов В. А. Алания и Византия // Археология и традиционная этнография Северной Осетии. Орджоникидзе, 1985. С. 46.

^[35]  Seibt W. Die byzantinischen Bleisiegel in Österreich, 1, Teil. Kaiserhof. Wien, 1978. № 170.

^[36]  Кулаковский Ю. Аланы по сведениям…, С. 146.

^[37]  Бибиков М.В. Византийские источники по истории Руси, народов Северного Причерномо­рья и Северного Кавказа (XII — XIII вв.) // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1980. М., 1981. С. 143 — 144.

^[38]  Каждом А.П. Армяне в составе господствующего класса Византийской империи в XI — XII вв. Ереван, 1975. С. 17 — 25.

^[39]  Скабаланоеич Н. Указ. соч. С. 151.

^[40]  Каждом А.П. Указ. соч. С. 42.

^[41]  См.: Микаелям Г. История Киликийского армянского государства. Ереван, 1952. С. 95 — 96; Шамдроеская В.С. К истории армяно-византийских отношений XII в. (поданным сфрагисти­ки) // Вестник общественных наук. 1974. № 4. С. 36 — 42; Каждом А.П. Указ. соч. С. 40; Der- Nersessian S. The Armenian Chronicle of the Constable Smpad or of the “Royal historian” // Dum­barton Oaks Papers. 1959. Vol. 13. P. 147.

^[42]  Микаелям Г. Указ. соч. С. 96; Каждом А.П. Указ. соч. С. 41.

Подробнее см.: .Джавахов И. К вопросу о времени построения грузинского храма в Атени // Христианский Восток. 1912. T. 1. С. 290 — 291; Капанадзе Д.Г. Грузинская нумизматика. М., 1955. С..55 — 56.0 судьбе дочери Баграта IV Марии см.: Нодиа И.М. Царица Мария в по­литической жизни Византии второй половины XI в. // Труды Тбилисского университета. 1978. Т. 183. С. 143 — 153; Mullett М. The “Disgrace” of the ex-basilissa Maria // Byzanti- noslavica. 1984. T. 40. P. 92 — 95.

^[44]  Капанадзе Д.Г. Указ соч. С. 56; Хрушкова Л.Г. Указ. соч. С. 41.

^[45]  См.: Матиане Картлиса. С. 61; Лордкипанидзе М.Д. Из истории византийско-грузинских взаимоотношений (70-е годы XI в.) // Византийский временник. 1979. Т. 40. С. 92 — 95.

ЛЯЦОС А.В. Религиозная политика на венецианском Крите

МАЛАХОВ С.Н. К истории алано-византийских отношений в 1045-1055 гг. // Власть, общество и церковь в Византии: Сборник научных статей / отв. редактор С.Н. Малахов; сост. Н.Д. Барабанов, С.Н. Малахов. — Армавир, 2007. С. 117-129.